Разговор "в подушку". Как супервизия помогает выйти из тупика в работе с клиентом

Игорь записался ко мне весной: “не чувствую радости, жизнь проходит мимо, вроде бы все нормально, но внутри — пусто”. Мужчина, под сорок, работает в IT, в отношениях, без детей. Я сразу отметил: высокий интеллект, стабильный контроль, минимальный доступ к чувствам. Зато — хороший уровень рефлексии. Он слышит, не уходит в глухую защиту, не спорит. Значит, работать можно. Первый месяц я был доволен.

Игорь приходил вовремя, никогда не отменял, приносил размышления, фиксировал динамику. Понимал с полуслова. Иногда даже с полужеста. Интерпретации ловил быстро, вопросы не скидывал, наоборот — пробовал с ними что-то делать. Игорь казался «идеальным клиентом». В меру сложный, в меру устойчивый, с внятным запросом и без явного сопротивления. Работать с ним было похоже на решение уравнения: есть переменные, есть исходные данные, и есть логика — по которой все должно прийти к движению. 

Я так и шел: шаг за шагом. Контакт — есть. Контейнирование — работает. Интервенции — отзываются. Все в порядке.

Я поставил себе ориентир — шесть месяцев на стабилизацию, потом вглубь.
Сессии шли по расписанию. Игорь рассказывал про работу: перфекционизм, прокрастинацию, синдром самозванца. 

Про отношения: “мы вместе уже семь лет, но как будто каждый в своей комнате”.
Про усталость: “я в отпуске, и все равно не могу расслабиться”.
Про детство: “мама всегда знала, как правильно, папа — просто жил рядом”.
Про тревогу: “не паника, не ужас — просто внутренний шум, от которого невозможно отдохнуть”.

Мы делали телесные паузы. Замедлялись. Проверяли ощущения. Он пытался почувствовать, где в теле живет тревога. Первые месяцы говорил: “ничего не чувствую”. Потом: “наверное, в груди”. Потом: “как будто давит, но не больно”.

Это был прогресс. Я не ждал от него взрывов или катарсиса — мне важно было, что он движется. Медленно. Но движется. Я видел, как меняется его тон: с первого “наверное, я просто странный” — до “похоже, у меня есть привычка избегать контакта”.

Именно в такие моменты я чувствовал удовольствие от своей работы. Не когда кто-то рыдает или “прозревает”, а когда человек начинает думать по-другому. Когда у него появляется собственный внутренний наблюдатель. Когда он сам ловит себя на автоматизме и говорит: “ага, вот это, кажется, старая история”. Это означало, что он не просто слышит — он работает.

И вот тут, кажется, все должно было пойти дальше по накатанной, но дальше не пошло. Вообще. Он продолжал приходить. Слушал, кивал, иногда записывал. Я — тоже. Мы говорили про его усталость, про то, как он залипает на работе, про то, как не может выдохнуть в отношениях. Я вел сессии так же, как раньше: с вниманием, включенно, с пробросами на тело, с фокусом на чувства. Игорь отвечал. Реагировал.
 Даже иногда сам предлагал: “можно мы попробуем побыть в молчании?”

 — Конечно, — говорил я. И мы молчали. 

Но с какого-то момента я начал ловить себя на странном ощущении. Как будто я говорю в подушку. Он — вроде бы здесь, передо мной, но не отзывается.
Не потому что сопротивляется, но в сессиях как будто не остается следа. Мы обсуждали важные вещи. Но через неделю — будто ничего не было. Повторялись слова, интонации, даже формулировки. Я начал узнавать собственные фразы — только теперь они звучали из его уст. Механически. Чисто. Как отзубренная роль. Сначала я подумал, что это просто фаза интеграции. Что он проговаривает, переваривает, перекладывает на язык. Я ждал, что за этим появится движение. Но оно не появилось…

И в этот момент я впервые задал себе вопрос, от которого и стало по-настоящему не по себе: а может, это уже не терапия, а привычка?

Я записался на супервизию не потому, что не знал, что делать с клиентом — наоборот, я знал, что делаю все правильно. Именно это и насторожило. Терапия шла почти год. Внешне — безупречно: запрос обозначен, контакт есть, динамика была. Но последние месяцы я выходил с сессий как после медитации — только не очищенный, а будто отстраненный.

Супервизор слушал. Я не за ответом пришел — я пришел проверить себя. Описал динамику. Как сначала была тяга, был контакт. Как он начал замечать повторяющиеся паттерны, стал рефлексировать. Я считал это прогрессом. 

И это действительно был прогресс, но в какой-то момент все застыло. Супервизор спросил, как я это ощущаю телом. Я сразу понял, к чему он. Потому что последнее время после этих сессий я чувствовал странную пустоту. Он уточнил, задавал ли я клиенту прямые вопросы о процессе. Я сказал — нет. Пытался заходить мягко: “замечаешь, что мы к этому возвращаемся?” Он говорил: “да, видимо, еще не проработано”. Это было ловко, звучало терапевтично, но не двигалось вовсе.

Супервизор спросил: "что удерживает тебя от прямого вопроса?"

Я замолчал. Потому что ответ был не в словах. Он был в ощущении. Казалось, будто я боюсь нарушить тонкую, идеально выстроенную конструкцию. 

Я понимаю, что если задам вопрос: “зачем ты приходишь?” — он может растеряться. И тогда терапия закончится. А я останусь с ощущением, что это все было не работа, а имитация. Мне было выгодно сохранять эту терапию. Потому что она была тихой, структурной, аккуратной. Никаких скандалов, никакой переносной "каши", никаких эмоциональных качелей. Час в неделе, где все стабильно. Но не живо. Я начал обслуживать процесс. Не исследовать — поддерживать видимость. Стал частью его паттерна. Той самой “нормальности”, за которой он прятался всю жизнь. И если я не рискну — мы будем так сидеть еще год.

— Если ты чувствуешь, что вы оба перестали быть живыми, то это твоя ответственность вернуть правду в комнату. Даже если она будет некомфортной. Даже если после нее кто-то уйдет.

Супервизор не сказал, что я что-то делаю не так. Он не предложил решений. Он просто поставил зеркало. Я вышел из сессии и понял, что вопрос уже дозрел. И что теперь не спросить — будет предательством. Не клиента. Себя.

Я начал сессию с Игорем так же, как всегда. Тихо, спокойно, без спешки. Он спросил, как у меня дела — вежливо, без лишнего интереса. И мы начали. Он говорил про работу. Опять. Что задачи наваливаются. Что сложно просить помощи. Что “я вроде справляюсь, но в голове шум”. Все то же. Абсолютно. Я слушал, но уже по-другому.
 И где-то на десятой минуте почувствовал — пора. 

— Я хочу задать тебе, возможно, неудобный вопрос.

Пауза. Он смотрит. Ждет. Я продолжаю:

— Как ты сам понимаешь, что тебе сейчас дает эта терапия?

Игорь чуть напрягся. 

— Ну… я начал лучше отслеживать свои состояния. Иногда замечаю, когда ухожу в автоматизм. Стал чуть внимательнее к себе.

— Ты это уже говорил. И я рад, что это есть. Но что сейчас, спустя почти год, что тебя заставляет каждую неделю приходить сюда?

Он смотрел вбок. Долго. И потом сказал:

— Наверное… не знаю. Это уже как привычка. Я вроде не думаю, что “мне нужно”, но и не думаю, что “пора заканчивать”.

Игорь произнес это без эмоций. Но в комнате что-то дрогнуло. Потому что это был первый раз, когда он не пытался сыграть “правильного клиента”. Он не знал. И сказал, что не знает.

— Иногда я думаю, что просто стало легче, потому что появилась какая-то точка… не знаю, устойчивости. Типа якорь.

На сессии впервые прозвучало то, что мы оба уже давно подозревали: наша терапия — якорь. Не путь. Не движение. Якорь. Я не стал его толкать. Не предложил “ну давай тогда завершать, если не двигается”. Наоборот — я замолчал. И в этом молчании — он начал думать. Игорь стал медленно, вслух, разбирать почему не хочет уходить. Что боится остаться без этого часа. Что иногда сессия — единственное место, где он не должен быть “продуктивным”. Что есть странное ощущение, будто если он уйдет — ничего не останется. Он говорил про страх пустоты. Про невозможность быть один на один с собой. Про то, что у него всегда должен быть кто-то рядом — не близко, но на связи. 

— Я не уверен, что хочу что-то менять. Я просто не хочу развалиться. 

Он ходил не за ростом. Не за инсайтами. Он ходил — чтобы не рассыпаться. И только сейчас, когда я нарушил сценарий, он смог это сказать. Сессия закончилась тихо. Без эпилога. Без “нового плана”. А я остался. С ощущением, что мы только начали. Не в плане терапии. В плане настоящей работы. Где нет нужды быть “хорошим терапевтом” и “удобным клиентом”. Где есть место паузе, растерянности, пустоте. Где наконец не приходится делать вид.