Принцесса на горошине. История о детских сказках, которые формируют взрослую боль

Сказки, с которых все началось

Аня подключилась ровно в семь. Обычно это хороший признак: стабильность и пунктуальность. Но с Аней это было не так однозначно. Я привык заранее ждать её тревожного взгляда и вечно напряжённых пальцев, которыми она машинально перебирала что-то на столе — ручку, край блокнота или крышку от крема для рук. Она вообще всегда держала возле себя мелкие предметы, как будто без них могла потерять контроль.

Когда камера включилась, Аня сидела ровно, руки аккуратно сложены на столе. Но я уже знал: внутри там буря, и руки скоро выдадут её. Так и произошло: почти сразу пальцы начали нервно тянуть за воротник кофты, поправляя то, что не требовало поправки.

— Привет, Аня, рад тебя видеть, — сказал как можно спокойнее, стараясь, чтобы мой голос был опорой для её тревожности.

—Я сегодня, кажется, поняла важную вещь. Опять поймала себя на этом. Была в магазине, и продавщица сказала что-то вроде «осторожнее, не заденьте витрину». И меня просто прорезало насквозь. Я моментально почувствовала себя какой-то неуклюжей и никчёмной. Потом уже дома, села, и прямо слёзы выступили. И тут поняла: нормальные люди же так не делают? Почему я реагирую так остро на любую мелочь? 

— А давай на секунду подумаем, откуда вообще взялась такая реакция? Ты сказала: «слишком остро воспринимаю». Как бы ты ещё описала своё состояние? Как ты это ощущаешь?

Она внимательно посмотрела в сторону и вдруг произнесла неожиданно ярко и точно.

— Будто у меня нет кожи.

Я не торопился отвечать, давая этой метафоре осесть, укорениться в нашей беседе. С психологической точки зрения, образ «отсутствия кожи» точен: кожа — это психологическая граница человека, барьер, защищающий от внешних воздействий, критики, эмоциональных ударов. Когда человек ощущает себя уязвимым до боли, значит, его психологические границы словно стёрты.

— Сильно звучит, — признался я. — Ты всегда была такой чувствительной?

Она чуть вздохнула и кивнула.

— Родители часто говорили: «Какая ты чувствительная девочка!» Причём вроде бы с гордостью, но одновременно будто с опасением. Сами не знали, что с этим делать.

Я внимательно слушал, отмечая про себя интонации и эмоции, которые она транслировала, сама не замечая. Именно детство часто становится ключом к убеждениям и установкам, которые преследуют нас всю жизнь. И я решил пойти в это детство чуть глубже.

— Ты когда-нибудь задумывалась, на каких историях выросла? Что тебе читали в детстве? Например, какие сказки? Аня слегка напряглась. Для тревожных людей подобные вопросы часто звучат пугающе — как попытка слишком близко подойти к чему-то давно вытесненному и хрупкому.

— Ну… Много разных читали. Но чаще всего почему-то именно «Принцессу на горошине». Это любимая сказка мамы. И, наверное, моя тоже.

— Чем именно она тебе так запомнилась?

Она слегка нахмурилась.

— Там про то, что настоящая принцесса настолько чувствительна, что ей даже маленькая горошина мешает спать. Мама всегда подчёркивала: настоящая девочка должна быть чувствительной. Что именно это делает её женственной и настоящей.

— То есть мама транслировала тебе убеждение, что быть настоящей, значит постоянно испытывать дискомфорт?

Она кивнула и замолчала. Обычная детская сказка превратилась в жизненную истину: настоящая, подлинная личность обязана страдать, иначе она ненастоящая.

— Странно, что я никогда раньше этого не замечала.

Я улыбнулся, стараясь подбодрить мягко и без нажима. Именно такие маленькие открытия в терапии иногда дают важнейший импульс к переменам. Аня только что сделала важный шаг — впервые осознала связь между детским убеждением и своей нынешней болью. Теперь у нас была точка отсчёта, от которой можно начать разбирать её глубокие, внутренние конструкции.

Убеждения, которые режут

Через неделю, в то же время, Аня снова на связи. 

— Я снова думала про ту сказку, про принцессу на горошине, — начала она почти сразу. — Почему-то это не даёт мне покоя?

— Что именно тебя там беспокоит?

— То, как мама объясняла мне эту историю. Я вспомнила её слова буквально. Она говорила: «Настоящая принцесса обязательно чувствует горошину, потому что у неё тонкая, нежная кожа». И что именно эта чувствительность доказывает её подлинность. Другими словами, но суть такая. Я тогда восприняла это так: если я хочу быть настоящей и ценной, то должна всё очень остро чувствовать. И мне стало очень страшно.

— Почему страшно?

— Потому что я вспомнила себя в детстве. Постоянно доказывала эту свою «настоящесть». Если я не реагировала остро на критику или боль — мне казалось, я плохая и обманываю всех вокруг. 

Я внимательно слушал её и понимал, что Аня впервые сама сформулировала проблему так чётко. Оказывается, она не просто страдала от своей гиперчувствительности, но и сознательно поддерживала её, боясь перестать быть настоящей.

— Интересно, получается, что чувствительность стала твоим способом соответствовать ожиданиям мамы. Ты как бы приняла эту идею и сделала её частью своей жизни?

Она кивнула, и мне показалось, что голос стал чуть свободнее, будто тяжёлый груз упал с плеч от того, что кто-то другой, кроме неё, понял, что происходит. 

— Потом я вспомнила ещё одну сказку, «Русалочку». И мне стало ещё грустнее.

— Почему?

— Потому что там ещё хуже. Русалочка полностью себя отдаёт, лишается даже голоса, чтобы получить любовь. И в итоге ничего не получает. Мне это казалось красивым в детстве, даже благородным. А теперь кажется, что это ужасно. Я ведь тоже постоянно что-то отдаю другим — время, силы, внимание, будто так и нужно. 

— Знаешь, что объединяет эти две истории? — осторожно спросил я, пытаясь направить её мысль глубже. В обеих сказках женщина страдает. И страдание показывают как необходимое условие, чтобы быть достойной любви, уважения, признания. Получается, ты выросла с чётким убеждением: хочешь быть настоящей и любимой — будь готова страдать.

Аня замерла, её глаза слегка расширились. Мне показалось, в этот момент у неё внутри что-то тихо хрустнуло.

— Но это ведь неправильно. Нельзя же всё время страдать ради того, чтобы тебя принимали.

— Конечно нельзя. Но в детстве у тебя не было выбора, тебе дали эти правила, и ты поверила, что именно так устроен мир.

— А теперь мне кажется, что я так устала. Я просто хочу чувствовать себя спокойно и не бояться каждый раз.

— Попробуй подумать, какие истории ты бы хотела слышать в детстве вместо этих? Какие бы сказки могли помочь тебе стать уверенной и спокойной?

Аня на мгновение замолчала, словно представляя другой сценарий своей жизни, и чуть улыбнулась.

— Никогда раньше не думала, что можно просто взять и придумать другие сказки.

— Можно. Если мы придумаем другую историю, у тебя появится возможность изменить себя и своё отношение к миру.

Она задумчиво посмотрела куда-то в сторону, будто уже начала мысленно переписывать своё детство.

Сказка, написанная заново

— Я попробовала написать новую сказку, — выпалила Аня на следующей сессии. — Правда, пока только начала.

— Давай послушаем, что у тебя получилось.

Аня взяла со стола листок бумаги. Я заметил, что она чуть волнуется, но на этот раз это было приятное волнение — то, что чувствуют люди, когда готовы поделиться чем-то важным и личным.

— Жила-была принцесса, у которой не было кожи. Она была очень чувствительная, потому что всё вокруг ранило её: чужие слова, мысли, взгляды. Она пыталась закрываться от всего мира, сидела в своём замке и выходила только тогда, когда нужно было что-то очень важное.

Она сделала небольшую паузу, внимательно посмотрела на меня, словно ожидая подтверждения, что идёт в правильном направлении.

— Очень точный образ, продолжай, пожалуйста.

— Однажды ей стало очень одиноко. Она решила выйти из замка и найти способ защищаться, потому что больше не могла жить в одиночестве. Она отправилась к старой волшебнице, которая жила в чаще леса. Волшебница посмотрела на неё и сказала: «Я не могу вернуть тебе кожу, но могу дать волшебный плащ, который будет защищать тебя от всего ненужного». Принцесса взяла этот плащ. Он был очень лёгкий, невидимый, почти невесомый. Но он умел отражать чужие злые слова и мысли. Теперь принцесса могла сама выбирать, что впускать внутрь, а что нет. Она по-прежнему была чувствительной и могла понять других людей, но больше не позволяла им ранить её. Она была защищена.

Аня подняла глаза от листка и внимательно посмотрела на меня, будто слегка опасаясь услышать критику. Но критиковать было нечего.

— Как тебе самой твоя сказка? — осторожно спросил я.

— Странное чувство. Мне нравится эта принцесса. Она всё ещё похожа на меня, но при этом уже не жертва. Она сама решает, как ей жить. Мне очень хотелось бы стать такой же.

Я заметил, как изменился её голос. Аня говорила о принцессе, но это явно была уже не сказка. Она говорила о себе, и впервые, без привычного страха и чувства обречённости.

— Знаешь, — сказал я ей, — это очень честная и полезная история. Ты нашла замечательный способ показать себе, как можно быть одновременно чувствительной и сильной. Теперь осталось попробовать перенести это в реальную жизнь.
Она задумалась, чуть растерялась, потом спросила.

— Но как?

— Каждый раз, когда ты чувствуешь боль от чужих слов или мыслей, вспомни про свой волшебный плащ. Подумай, какие слова ты хочешь впустить внутрь, а какие нет. Представь, как ненужные эмоции и замечания остаются снаружи, не причиняя тебе вреда.

Аня слушала внимательно, будто запоминая каждый шаг новой инструкции.

— Сначала это будет казаться странным, даже нелепым. Но постепенно твоя психика научится использовать этот образ, чтобы защищать твои личные границы. Это работает почти так же, как старая сказка про горошину, только теперь у тебя другая, своя история, которая тебя бережёт, а не заставляет страдать.

Аня несколько секунд смотрела куда-то в сторону, а потом тихо сказала, скорее себе, чем мне.

— Мне кажется, я впервые понимаю, что значит уважать и беречь себя.

Наступило молчание, спокойное и не напряжённое. Она смотрела на меня, я — на неё, и было ясно, что сегодня мы сделали нечто значимое и глубокое, хотя и очень простое по своей сути.

— Спасибо, что ты так терпеливо меня слушал. Кажется, мне уже не так страшно думать о своих чувствах.

Я почувствовал лёгкое тепло внутри.

— Ты правда большая молодец. Теперь это твоё, и никто у тебя этого не заберёт.
Когда сессия закончилась, я ещё немного посидел перед тёмным экраном и понимал, что теперь у нас будет ещё много работы, но уже на совсем другом уровне доверия и открытости.