Женщина в теле: Интегративное телесное сканирование в работе с РПП

Меня зовут Анжела, мне 27. Я веду блог о теле и «осознанной жизни». У меня — тысяча постов про принятие себя, сторис про питание, рилсы про «не сравнивай себя с другими», фото до и после, из которых убрано все настоящее. Я умею улыбаться в кадре, даже если в животе пусто третий день.

Мой первый срыв был в 18. Тогда я съела полторта руками — прямо из коробки, на кухне, ночью. Потом стояла в душе сорок минут и терла кожу до красных пятен. Было ощущение, что я грязная. Что тело предало меня, и я его наказала. С тех пор все по кругу. Голод. Контроль. Срыв. Страх. Обещание начать сначала. И — снова…

Терапию я начала потому, что однажды посмотрела на фото себя в белье, и мне стало плохо. Не потому что я там выглядела ужасно, а потому что я смотрела на это лицо и не знала, кто это. Улыбка — натянутая. Поза — отработанная. Взгляд — мертвый. Я поняла: я вообще себя не вижу. Ни в зеркале. Ни в теле. Ни в жизни.

Я всегда была "в теле". Так говорила бабушка. Не "толстая", не "здоровая", а именно — в теле. Словно есть женщины, которые не в теле. Те, кто летают, не касаются земли. А я — касалась. Слишком плотно.

С пяти лет — постоянный контроль. Что я ем. Как сижу. Как я выгляжу. Мамина фраза: "Ты у меня красивая, но надо следить." Следить. В восемь я уже не ела ужин. В одиннадцать — считала калории. В четырнадцать — впервые сблевала в ванной. Никто не узнал. Мне даже понравилось, как это легко. Как будто можно стереть ошибку, если действовать быстро.

В институте все стало системным. Диеты. ЗОЖ. Спорт. Контент. Я начала выкладывать себя в интернет. Люди писали: "Ты вдохновляешь." Мне это нравилось. Наконец, я была не просто в теле — я его контролировала. Я была как пластилин.

Но вот что смешно: я все чаще не помнила, что ела. Или наоборот — помнила с абсолютной точностью: 83 грамма курицы, 12 орешков, кофе без сахара.
Все чаще просыпалась и не чувствовала пальцев. Как будто тело — где-то отдельно. Мне снились сны, где я ела целую пиццу, а потом бежала босиком по асфальту, потому что знала — если не сожгу это, умру. В эти дни я просыпалась с паникой. Утро начиналось с взвешивания, взвешивание — с ужаса. Даже если вес был «нормальным». Но это было ненормально.

Влад оказался спокойным. Без псевдо-доброты, без сюсюканья. Просто сидел и слушал. Я ждала, что он начнет с типичного «что вас привело», но он просто сказал: «Расскажи, как живется». И я начала.

Сначала — поверхностное: работа. Блог. Режим. Все эти слова, которые звучат уверенно, но внутри — труха. Я слышала себя со стороны и понимала: я говорю, как гайд по «успешной женщине». Только почему-то все время хочу пить. Рот сухой, как будто тело само не верит в то, что я озвучиваю. Влад почти не перебивал. Только иногда уточнял.

— Что ты чувствуешь, когда срываешься?

Я не ответила сразу. Слишком привыкла прятать эмоции за словами типа «это не критично» или «бывает». А потом я сказала: стыд. Не за еду. За слабость. За то, что не смогла быть той, кого все ждут. Я — та, что придумала себе идеальный образ, и теперь должна ему соответствовать. Без права на ошибку. Без жира, без усталости, без страха.

Он смотрел на меня долго, но не жалел. Я бы не выдержала жалости. Влад просто сказал: «Похоже, ты очень устаешь». И в этот момент я впервые почувствовала что-то похожее на тепло. Потому что он увидел, что я — не образ. Что мне плохо. Что я — человек. Я вышла после сессии и впервые за долгое время не захотела наказывать себя едой. Просто легла под плед и заснула. Без ужина, да, но и без внутреннего крика. Это был странный покой.

На следующей сессии психолог спросил:

— А ты вообще помнишь, когда в последний раз тебе было просто… спокойно?

Я замерла. Вопрос был простой, но я правда не помнила, и в этом что-то щелкнуло.
Все время была либо злая на себя — за то, что не сдержалась. Либо напряженная — потому что держусь.

— Не знаю, — выдохнула я. — Наверное, лет десять назад. Может, больше.

Он кивнул. И я поймала себя на том, что мне страшно. Что если я сейчас расплачусь — он решит, что я слабая. Что если я скажу правду — он подумает, что я не заслуживаю весь тот успех, который есть. Что если чесно признаюсь — меня станут меньше уважать.

— Ты здесь можешь быть неидеальной.

Я вздрогнула. Не от слов — от их неожиданной точности. Словно он увидел, как я держу спину прямо, даже сидя в кресле. Как не позволяю себе расслабить плечи, не потому что напряжена — а потому что это привычка. Быть собранной. Даже в аду.

Я чуть улыбнулась. Больше по инерции.

— Я не знаю, как быть неидеальной, — призналась я. — У меня даже блог называется "лучше, чем вчера".

Психолог ничего не ответил. Я осталась наедине с этой фразой. Сессия закончилась. Я выключила ноутбук. Сидела минут десять в тишине. Просто осталась с собой. Неловкой. Бессильной. Неидеальной.

Прошла неделя и я снова сорвалась. Сначала был долгий напряженный день, где я не съела почти ничего, зато выдала три рилса, девять сторис и прямой эфир, где рассказывала, как важно «чувствовать голод, но не позволять ему управлять».
Потом — тишина. Потом — вечер. А потом — холодильник.

Я ела молча, будто заполняла внутри дыру. Не было вкуса. Не было эмоций. Только руки, рот и вата в голове. Потом — тупое сидение на полу кухни. Потом — долгий душ. Потом — глухой стыд. Я написала психологу: «Мне плохо. Можно раньше сессию?» Он согласился.

Я пришла злая. На себя. На еду. На терапию. На все. Рассказала про срыв. Почти скучно.

— Ты сейчас “в теле”?

— Что?

— Ты его чувствуешь?

Я хотела закатить глаза, но промолчала. Какое тело? Я только что его предала. Оно мне отвратительно. Оно не слушается. Оно ест, когда нельзя, и орет, когда я прошу заткнуться. Я ничего не ответила. Он откинулся назад и сказал:

— Давай так. Просто доверься. Ты можешь отказаться в любой момент. Сядь так, как тебе удобно. Не красиво. Не «по-зумовски». А просто удобно.

Я села.

— Закрой глаза. Не ради медитации. Просто чтобы не отвлекаться.

Я послушалась.

— Сейчас я буду называть части тела. А ты просто замечай, чувствуешь ты их или нет. Не оценивай. Не пытайся изменить. Просто факт.

Он начал с пальцев рук.

— Есть там ощущения?

Да. Они были теплые, сжаты в кулак. Ладони — влажные.

— Плечи?

Тяжелые. Как будто я их держу вверх уже сутки.

— Живот?

Я вздрогнула. Ничего не чувствую. Ни боли, ни наполненности. Просто… отказ.
 — Это нормально. Он может молчать.

Он продолжал: колени. Стопы. Затылок. Некоторые части отзывались. Другие — нет. Я чувствовала, как внутри начинает дрожать что-то странное. Не эмоция. Скорее… оживление.

— Теперь представь, что твое тело — не враг. А твой ребенок. Он не справился. Он ел не из вредности. Он просто испугался. Он хотел быть сыт. Хотел, чтобы ты его увидела. 

Я открыла глаза. Хотелось выругаться, но не смогла. Потому что в этот момент я поняла: я правда вижу свое тело, как что-то отдельное. Как врага. А оно — не воюет со мной. Оно просто... не может больше терпеть.

— Ты можешь злиться. Можешь отвергать. Но оно не исчезнет. Оно с тобой с самого начала и до конца. Даже когда ты о нем молчишь.

Я смотрела в экран. На себя — в маленьком окошке Zoom. Лицо. Глаза. Плечи. Я впервые не захотела их поправить. Не хотела выглядеть лучше. Просто — остаться. Как будто все время жила так, будто тело — это что-то чужое, отдельное, что надо починить, исправить, заставить. А сейчас вдруг поняла: оно — не против меня. Оно — и есть я. И все, что мне казалось врагом, — просто часть, которую я давно не обнимала.

Прошло еще много сессий. Иногда — тихих, почти без слов. Иногда — злых, со слезами и желанием все бросить. Но шаг за шагом я начала слышать свое тело не как угрозу, а как собеседника. Не врага, а своего партнера. Я училась есть, когда голодна. Отдыхать, когда устала. Не зарабатывать одобрение, а заботиться.
И самое важное — я больше не была в этом одна. Мой психолог держал пространство, когда мне казалось, что я снова разваливаюсь. И каждый раз напоминал: «ты целая. Даже когда не видишь этого».

Мы часто говорили о детстве. О том, как мама хвалила за «волю» и «силу», но никогда не спрашивала, не больно ли мне. Как рано поняла: любовь надо заслужить. Быть удобной, стройной, успешной — тогда тебя не бросят. Мы медленно раскручивали этот узел. Я начала видеть: мой контроль — это не сила, это старая детская попытка быть нужной. И тогда стало легче. Я перестала воевать с телом, оно больше не было угрозой. Оно стало той девочкой, которую я когда-то оставила. И я, наконец, протянула ей руку.