Откровенный разговор с Аной Милетич Герич о супервизии

Что означает быть «достаточно хорошим» супервизором? Как не утратить ощущение внутренней опоры, работая с терапевтами, которые прикасаются к самому болезненному? 

Об этом и многом другом — читайте в откровенном интервью с Аной Милетич Герич, психологом, сертифицированной международной интегративной психотерапевткой, супервизором под наставничеством в IIPA, преподавателем интегративной психотерапии

В Международной ассоциации интегративной психотерапии (IIPA), где я сейчас повышаю квалификацию - перехожу от статуса сертифицированного психотерапевта к сертифицированному тренеру и супервизору, - обе эти роли предполагают прохождение общего, почти десятилетнего, учебного пути.

Когда я была маленькой, дедушка в шутку говорил, что мне стоит стать учительницей, потому что я такая строгая и всё знаю. Мне и правда нравилось рассказывать ему, как нужно себя вести и чего делать не стоит. Прошли годы, и однажды моя супервизорка вспомнила его слова, когда предложила мне стать тренеркой: «Ты сделана из правильного материала», - сказала она.

На тот момент моя частная практика была полностью загружена, все клиенты - долгосрочные, новые запросы приходилось отклонять. Я искала способ, как охватить больше людей, как поделиться тем, что умею и знаю. И тогда идея супервизорства стала для меня естественным выходом из профессионального кризиса: передавать опыт, поддерживать других терапевтов - и таким образом помогать ещё большему числу клиентов.

Что для меня значит быть интегративным психотерапевтом? Сообщество IIPA объединяет специалистов, которые стремятся не просто овладеть профессией, а непрерывно развиваться в ней, совершенствуя и себя, и свою работу. Это стремление к глубине и мастерству — одна из ключевых моих ценностей. Оно побуждает меня становиться лучшей версией себя и одновременно сохранять скромность на этом пути.

Еще одна причина, по которой мне так близок интегративный подход — это уважение к уникальности каждого терапевта. Этот подход не просто позволяет, а даже поощряет формирование собственного стиля. Он признаёт: чтобы быть по-настоящему присутствующим в контакте с клиентом, терапевт имеет право и потребность быть собой, работать из всего своего «я»: из тела, эмоций, разума, личной истории.

Модель, в которой я работаю — это интегративная психотерапия, основанная на развитии и фокусе на отношениях. Она имеет собственную теоретическую базу и методологию и представляет собой целостный подход, а не механическую смесь техник из разных школ. Её эффективность основана прежде всего на создании отношений, обладающих терапевтической силой. В то же время эта модель выросла на основе объектных отношений в психоанализе, гештальт-терапии и транзактного анализа, и поэтому легко интегрирует в себя техники из других направлений: арт-терапии, EMDR, Brainspotting, соматического опыта, «Двигательной медицины», «5 ритмов» и многих других. Каждый специалист может выбирать те инструменты, которые наиболее соответствуют его стилю мышления и работы.

Этот подход позволяет гибко адаптировать методы под индивидуальные потребности клиента, потому что охватывает все уровни человеческого бытия: телесный, эмоциональный, когнитивный, поведенческий, духовный. Но самое ценное для меня в этой модели — её способность приближать нас к экзистенциальному сердцевинному вопросу каждого клиента: «Как такому человеку, как я, жить в таком мире?»

Именно в попытке ответить на этот вопрос мы начинаем понимать, как сформировался способ контакта клиента с миром (в духе гештальта), в какие «игры» он играет (в терминах транзактного анализа), какие ранние выводы, решения, жизненный сценарий когда-то были им приняты. Мы видим его потребность в тех или иных защитных реакциях на травму и одновременно открываем путь к исцелению. В этом ответе — не только история боли, но и ключ к пониманию того, какие отношения нужны человеку, чтобы начать жить по-другому. И как мы можем создать эти отношения вместе.

Все мои супервизоры были для меня важны. Один показал, как НЕ стоит проводить супервизию — грубо высмеивая тех, кто не выучил материал наизусть. Другой научил быть полностью присутствующим в отношении с супервизантом, позволять себе профессиональную уязвимость и использовать её как инструмент взаимодействия.

А мой главный супервизор открыл для меня мир безусловного принятия, свободный от осуждения — мир, совсем не похожий на тот, к которому я привыкла в своей родной семье, и совершенно противоположный подходу моего первого личного терапевта, воспитанного в психоаналитической традиции и практиковавшего стыдящие конфронтации, которые лишь усиливали мой внутренний критицизм.

Именно этот безосуждающий взгляд — самая большая ценность сообщества, частью которого я сейчас являюсь. Здесь во мне видят не слабости, а потенциал. Здесь не критикуют и не пытаются мной управлять, а поддерживают в стремлении выйти за пределы собственных ограничений.

Рядом с моим основным супервизором была ещё одна — специалист по подростковой психотерапии, чья профессиональная философия оказалась для меня совершенно новой. Большую часть своей карьеры она работала с подростками с высоким риском самоубийства, и ни один из них не совершил суицид. Она никогда не использовала антисуицидальные контракты, потому что по собственному опыту знала: такая интервенция часто усиливает тревожность и, в конечном итоге, может повысить риск.

Она передала мне свою веру в подростков и научила, как с помощью методов индивидуальной психологии вернуть им надежду и желание жить.
Этот опыт — бесценен.

Когда я вспоминаю своих супервизантов и случаи, которые они приносят на сессии… В начале своего профессионального пути терапевты обычно рассказывают о всех клиентах, потому что чувствуют неуверенность в новой роли и нуждаются в поддержке на каждом шагу. Но с накоплением опыта характер супервизионных запросов меняется.

Прежде всего, они приносят ситуации, которые ставят под сомнение их понимание теории или метода, и тогда им нужна помощь, чтобы правильно осмыслить случай и спланировать терапевтическую работу. Речь идёт о развитии клинического мышления, которое формируется постепенно — вместе с опытом.

Другой тип запросов возникает тогда, когда терапевта глубоко затрагивает контрперенос — настолько, что появляется ощущение растерянности или даже профессиональной некомпетентности.
Маша Жвелц в своей книге «Интегративная психотерапия с ориентацией на майндфулнес и сострадание» (2021) описывает это как случаи, когда терапевт не может эффективно использовать физиологическую настройку. Он пытается синхронизироваться с клиентом, войти в резонанс с его опытом, чтобы лучше понять и поддержать — но вместо этого сам выходит за пределы собственного окна толерантности.

В такие моменты терапевт нуждается в супервизоре как во внешней точке опоры — чтобы идентифицировать, что именно произошло, и восстановить свою саморегуляцию. Иногда такую реакцию можно проработать прямо во время супервизионной сессии, особенно если она связана с личным опытом или давней травмой. В других случаях супервизия становится сигналом: это стоит вынести в пространство личной терапии.

Пока что в моей практике такого не случалось. Возможно, мне удаётся создать достаточно безопасное пространство, в котором супервизанты могут оставаться открытыми и настроенными на сотрудничество. Но кто знает — спросите меня через десять лет.

Начинающие терапевты часто бывают слишком мягкими, даже услужливыми по отношению к своим первым, таким «драгоценным» клиентам. Они позволяют отменять сессии без оплаты за пропущенные встречи, меняют согласованное время только потому, что так удобно клиенту. Их легко выбить из равновесия, и они склонны к самокритике, если не могут быстро дать клиенту то, чего тот ожидает.

Поэтому я помогаю им осознать собственные внутренние процессы, сделать паузу, выдохнуть, расслабиться и посмотреть на ситуацию с большего расстояния, а также найти твёрдую почву под ногами и научиться устанавливать границы.

Ощущение некоторого бессилия всегда присутствует. Во мне живёт нетерпеливая мечтательница, которая до сих пор верит в совершенный мир. И когда я вижу, насколько далеки вещи в этом мире от гармонии — это, конечно, вызывает во мне чувство бессилия.

В такие моменты я останавливаюсь, делаю глубокий вдох и напоминаю себе: нужно быть терпеливой, доверять процессу. Я говорю себе и своим супервизантам: наши клиенты жили до нас и будут жить после нас. У них есть внутренняя сила, даже если мы не всегда сразу можем её поддержать или активировать.

Из моего опыта, терпение и способность замедляться всегда приносят плоды. Я помогаю супервизантам обратить внимание на себя, найти внутреннюю опору, вернуть себе ощущение силы. Ведь супервизия — это не про то, чтобы решить все проблемы за одну встречу. Это про присутствие. Про контейнер, в котором постепенно, в своём ритме, разворачивается история клиента.

Что касается конкретного случая… Эти случаи часто похожи. Например: клиент с комплексным ПТСР, с глубокой болью и длительным страданием. Супервизант приходит на сессию, переполнен напряжением: ему кажется, что он должен немедленно принести облегчение. И когда это не удаётся, он начинает сомневаться в себе, чувствовать себя «плохим» терапевтом.

Я часто вижу, что в такие моменты супервизант резонирует с бессилием своего клиента и не может его контейнировать, потому что в нём самом что-то активируется. Как правило, это собственные болезненные воспоминания, выходящие за пределы его окна толерантности. Если нечто подобное происходит и со мной, мы оба оказываемся в очередном витке знакомого процесса.

Когда мне удаётся вовремя заметить, что происходит, мы обращаемся к телу: наблюдаем, насколько далеко супервизант вышел за пределы саморегуляции. Используем практики майндфулнеса, ресурсы, сострадание к себе — всё, что помогает вернуться «в себя».

И обычно уже после этого большинство супервизантов вспоминают, что именно они могут делать со своим клиентом. Иногда им всё ещё нужна моя помощь, чтобы спланировать следующие шаги — это тоже нормально. Каждый раз, когда мне удаётся вовремя распознать этот процесс и назвать его, мы вместе создаём содержательную супервизионную встречу. Ту, которой действительно стоит гордиться.

Помимо тех, которые необходимы хорошему терапевту, супервизору особенно важно иметь развитую способность к контейнированию — удерживанию пространства, процесса, эмоций. А ещё — ненасытное желание учиться.

Один из таких моментов — из моего собственного опыта получения супервизии. Похожие истории я слышала и от своих супервизантов. Они особенно трогают меня, потому что я воспринимаю их как неожиданный дар, нечто, что происходит только в по-настоящему безопасном супервизионном пространстве.

Для меня это тот момент, когда супервизор, наблюдая за терапевтическим процессом, видит то, что до сих пор оставалось непроговоренным и непрожитым в самом терапевте.

Одно из самых сильных осознаний в моей практике произошло, когда я принесла на супервизию случай клиентки, пережившей сексуальное насилие. Она избегала этой темы, и я должна была помочь ей постепенно к ней приблизиться. Но я не могла. В процессе исследования я поняла: я боялась, что, слушая её историю, могу почувствовать возбуждение — и что клиентка это заметит. А за этим стоял более глубокий страх: страх быть пристыженной за любую уязвимость, которую я проявляла в детстве — будь то злость, страх или даже радость. Всё это было для меня причиной стыда.

Именно мой супервизор помог мне увидеть, что уязвимость — это не слабость, а ценность. Он научил, как быть рядом с ней, как её регулировать и как сделать её источником поддержки для клиента. И, возможно, самое важное — эта тема никогда не поднималась в моей личной терапии. Она проявилась только в отношении с клиентом и стала видимой лишь благодаря супервизии.

Этот вопрос вызывает у меня глубокую грусть. Есть африканская пословица: когда дерутся слоны — страдает вся трава. Перед нами стоит задача — удержать и контейнировать необъятное количество человеческого страдания. Как я уже говорила в контексте бессилия, это страдание откликается волнами: от клиентов — к терапевтам, от терапевтов — к супервизорам, и дальше — к супервизорам супервизоров.

Это заставляет меня вспомнить статью Кэти Стил «Быть рядом с разбитой душой». Именно это — наш общий вызов. И роль супервизии, как я её вижу, — быть пространством, которое может вместить, выдержать и помочь переработать это страдание. Для всех, кто в нём задействован.

Как и в терапии, самое главное — встретить того, с кем возникает резонанс. Того, кто слышит тебя между строк, говорит на понятном тебе языке, и при этом обладает достаточной глубиной, чтобы стать настоящим наставником. Не спешите, будьте бережны к себе и прислушивайтесь к сердцу. Оно знает путь.

Этот вопрос напоминает мне о враче традиционной китайской медицины, к которому я ходила в один из самых болезненных периодов моей жизни. Он был удивительно сострадательным и каждый день повторял ломаным английским: «Мы должны не просто делать. Мы должны делать хорошо для тебя, Ана».

Достаточно хороший супервизор — это тот, кто прежде всего заботится о том, чтобы терапевт не причинил вреда своим клиентам. Это своего рода фильтр, который помогает выявить потенциально вредную терапию. А ещё — это человек, который поддерживает достаточно, чтобы терапевт, выходя из супервизионной сессии, почувствовал облегчение и смог усвоить что-то новое: о методе, о себе или о внутреннем мире клиента.

Не каждая сессия будет блестящей. Мы не всегда можем превзойти самих себя или впечатлить других. Но мы можем быть достаточно хорошими — и это уже многое.

Интересный вопрос. Моя позиция в этой работе — не разделять ответственность. Я полностью отвечаю за себя, а другие люди — за себя. Моя задача — создать такие условия, в которых терапевт будет чувствовать себя в безопасности и сможет развиваться рядом со мной как с наставником. Я могу давать ориентиры, быть источником поддержки, направлять своё влияние так, чтобы человек усвоил этические принципы, которые ведут нас в принятии решений и поступков.

Но если кто-то решает не идти этим путём — это уже его ответственность. Если я вижу, что он или она делает что-то неправильное, я могу действовать. Прежде всего — вынести это на уровень осознания, откровенно поговорить. Если это не даёт результата, я имею право сообщить о неэтичном поведении в соответствующие инстанции в стране.

Но если человек не делится сложными случаями, приносит на супервизию только «благополучное» — что я могу сделать? Это его выбор, его ответственность и один из рисков этой профессии. Я могу уменьшить этот риск, выстраивая поддерживающие, тёплые супервизионные отношения. Но моё влияние заканчивается именно там.

Мой визуальный образ супервизии — это круг друзей, собравшихся на кофе-паузу в уютной гостиной. Это время расслабиться, побыть вместе в пространстве принятия, взаимности и понимания. Немного похоже на «Красный шатёр» (Red Tent) — убежище для менструирующих женщин, где они могут отдохнуть, восстановиться и набраться сил для ещё одного изматывающего месяца служения другим.

Впереди у меня длинная карьера как супервизора, так и тренера, так что да — у меня большие мечты. В Словении мы до сих пор ждём принятия закона о психотерапии, и пока у нас нет чётких требований и правил. Но если будет возможность, я планирую основать собственный учебный институт интегративной психотерапии как дополнение к IPSA — известному и уважаемому учреждению. И преподавать интегративную психотерапию в разных странах мира.

Я искренне надеюсь, что супервизия останется неотъемлемой частью всех программ подготовки психотерапевтов, ведь именно она является ключом к подлинной интеграции метода.

А ещё я мечтаю о том, чтобы психотерапия как профессия становилась более единой и опиралась прежде всего на науку, а не на культы личностей. Чтобы история о том, как Фрейд изгонял всех, кто мыслил иначе, больше не повторялась. Чтобы каждый новый автор не был вынужден создавать собственную школу, а мог присоединиться к уже существующему знанию и развивать его дальше.

В такой парадигме супервизия могла бы быть межметодной — и тогда появилось бы больше пространства для взаимного обучения.