Джеймс Холлис о тревоге, призвании и мужской зрелости

Я родился 17 мая 1940 года в Спрингфилде, штат Иллинойс — городе, который называют родиной Авраама Линкольна. Мои родители жили скромно и каждый день боролись за то, чтобы в доме была еда. Отец работал на заводе, где производили сельскохозяйственную технику, и проработал там всю жизнь. Мама была секретарем в Департаменте охраны психического здоровья штата Иллинойс. Образование у них было минимальным: мама окончила старшую школу, а папа — только начальную. Они были честными, трудолюбивыми людьми, но не представляли себе иной жизни, в которой можно было бы думать о чём-то большем, чем очередная оплата счетов в конце месяца.

Думаю, наибольшее влияние на меня оказала мать. Она постоянно была тревожной, её всё время что-то беспокоило. Ещё совсем маленьким я почувствовал: моё главное предназначение - это как-то её утешить, облегчить её состояние, хотя бы ненадолго отвлечь от страхов. Возможно, именно тогда зародилось то, что позже я назвал своим призванием — быть рядом с человеком в его тревоге.

Я чувствовал себя в безопасности, но ощущение глобальной угрозы было повсюду. Вторая мировая война оставила свой след: даже в раннем детстве я уже знал, что мир небезопасен и где-то за пределами моего дома люди страдают. И тогда же возникло это тихое, но настойчивое чувство: я должен что-то сделать, чем-то помочь.

Мне кажется, что вся моя жизнь так или иначе была посвящена обучению, и началось это ещё тогда, когда я с восхищением смотрел на своих учителей. Для меня они были настоящими героями. Я знал: то, что они дают, это ключ к чему-то большему, к жизни, которая выходит за пределы повседневности, за пределы мыслей о ежемесячных счетах. В каком-то смысле именно они стали противовесом отчаянию и беспомощности — той внутренней опорой, которая помогает не потерять смысл.

Мой отец считал своим долгом обеспечивать семью. От него я унаследовал трудовую этику, дисциплину и умение игнорировать собственные эмоциональные потребности. Но именно эта способность - молчаливое эмоциональное самоудаление, со временем стала вызовом, с которым мне пришлось столкнуться в середине жизни.

Я учился в небольшом гуманитарном колледже — Манчестер-колледже, который позже стал университетом. Там было всего около тысячи студентов — спокойное, сосредоточенное сообщество. И именно там моими первыми настоящими ориентирами стали преподаватели. Они не просто учили меня — они видели меня. Говорили, что у меня светлый ум, что я умею мыслить и не имею права растратить этот дар. Их слова и вера в меня придали литературе смысл, который выходил далеко за пределы текста.

Сначала я получил докторскую степень по литературе и философии в Университете Дрю (Drew University) и несколько лет преподавал гуманитарные дисциплины. Но где-то в середине тридцатилетия меня накрыла глубокая депрессия. Именно она привела меня на первые сеансы анализа в Филадельфии, а затем - к переобучению в Цюрихе, где я учился с 1977 по 1982 год.

Философски на меня повлияли Кант, Кьеркегор и экзистенциалисты — Хайдеггер, Сартр и Камю. Позднее этот горизонт значительно расширился, когда я познакомился с масштабным наследием Карла Юнга и аналитической психологией.

Как учёный, я прежде всего ценил Юнга за его глубокое понимание символов и внимание к духовному измерению человеческой жизни. Но только после прохождения собственного анализа эти идеи обрели для меня личную значимость. С тех пор, уже более полувека, я посвящаю себя юнгианскому образованию — потому что хочу и по-прежнему стремлюсь делиться тем, что действительно помогло мне самому.

Для юнгианцев ядром профессионального становления является не столько академическое обучение, сколько личный анализ — это долгий и честный путь к самому себе. А уже потом — практика с клиентами под внимательным супервизорским сопровождением.

В то время я работал с двумя аналитиками, очень разными по темпераменту и стилю. Один был аполлоническим: сдержанным, интеллектуальным, склонным к рефлексии. Второй — дионисийским: экспрессивным, страстным, мгновенно погружавшимся в глубину. Оба были мне близки, потому что отзывались на разные полюса моей внутренней природы.

На четвёртом году обучения в Институте Юнга, когда за плечами уже были серьёзные интеллектуальные и финансовые решения в пользу жизни в Швейцарии, мне приснился ещё один сон. Впервые в нём проявились темы, затрагивающие саму суть моего внутреннего мира и истоки той давней депрессии. Именно тогда, как я понимаю теперь, всё окончательно изменилось: то, что раньше существовало только в голове, стало живым, глубоко личным переживанием сердца.

После возвращения из Цюриха я ещё почти четыре года оставался в академической среде, постепенно выстраивая собственную терапевтическую практику. С каждым публичным выступлением появлялись новые клиенты — кто-то из слушателей неизменно обращался за помощью. И в какой-то момент я понял: могу оставить надёжную должность профессора гуманитарных наук и пойти своим путём как практикующий аналитик.

Мой подход основан на глубоком слушании и диалоге, в котором я задаю вопросы, открывающие путь к внутреннему миру человека. И, конечно, в центре аналитической психологии — работа со снами, которым мы придаём особое значение.

Писать мне хотелось всегда. Я воспринимаю это как естественное продолжение стремления учить. Мои двадцать книг — это своего рода передвижные аудитории, которые, к моему удивлению, побывали почти в каждом уголке мира.

Книга What Matters Most — одна из самых личных для меня. Как, впрочем, и самая новая — Living with Borrowed Dust. А Tracking the Gods — это переработанная и обновлённая версия моей дипломной работы в Институте Юнга. Сначала мой стиль, наверное, был чересчур академичным, но со временем я понял: лучше всего говорить просто и прямо о том, что действительно имеет значение.

Я пишу, чтобы лучше понять себя: прояснить собственные мысли, чувства и мотивы. В этом процессе сочетаются наблюдение и обучение, но вместе с тем это способ прояснить внутреннее и открыть что-то новое о себе. Иногда мне кажется, что я уже всё написал и писать больше не буду, но психика снова и снова подталкивает вперёд. Я научился, порой с болью, жертвовать отдыхом и удовольствиями ради того, чтобы услышать этот внутренний голос — и откликнуться. И снова писать.

В течение дня я работаю с клиентами, а писать сажусь только вечером, после ужина. Это требует дисциплины, внутренней сосредоточенности и верности делу, которому нельзя изменить, даже если устал.

Сегодня всё больше мужчин чувствуют растерянность: старые модели мужественности утратили актуальность, а новые ещё не оформились. Современное «героическое путешествие» — это уже не покорение внешних вершин, а смелое погружение в собственную внутреннюю глубину. И это путешествие, одновременно, сложнее и неизмеримо важнее.

Чаще всего человек рационализирует свои реакции, продиктованные страхом, вместо того чтобы спросить себя: откуда они берутся? А затем — найти в себе смелость их изменить. Отрицание и рационализация по-прежнему остаются нашими первыми защитными механизмами.

Меня глубоко тронуло и одновременно удивило, сколько мужчин из самых разных уголков мира написали мне одно и то же: "Я всегда думал, что со мной что-то не так, что я какой-то не такой. И только прочитав эту книгу, понял, что мои чувства и переживания — нормальны, и что многие мужчины проходят через то же самое". Именно этот "заговор молчания" я и пытался нарушить в книге. Глубоко укоренившееся табу на искренность, которое мешает мужчинам признавать свои чувства и находить общность в уязвимости.

Прежде всего, я считаю важным научиться ответственности. Ответственности перед своим внутренним призванием, тем, кем ты действительно являешься. Ответственности за свои поступки и за то, как они влияют на других и на твою собственную жизнь. И главное — иметь мужество сделать шаг навстречу той жизни, о которой втайне мечтаешь, даже если путь к ней полон риска и неопределённости.

Больше всего я хочу мира — подлинного, глубокого, между странами и внутри каждого из нас. Я верю, что мир станет лучше, когда каждый из нас признает: то, что не так в мире, нередко отражает то, что не так внутри нас самих. Если начать с себя, со своего внутреннего пространства, перемены непременно произойдут и вовне. Как сказал Вольтер в «Кандиде»: «Мы должны возделывать свой собственный сад».

Я никогда не терял веру в силу аналитической психологии, в тот дар, который она даёт человеку. Конечно, невозможно помочь абсолютно каждому. Я нередко чувствую усталость от масштабов человеческого страдания и от собственной ответственности откликаться на него. Это глубокое внутреннее обязательство не всегда легко выдержать, но именно оно удерживает меня на этом пути.

Юнга ещё предстоит по-настоящему открыть этому поколению. В эпоху, когда внешние ориентиры рушатся, мифы и символы утрачивают силу, а сообщество уже не поддерживает, как это когда-то делало племя, нам как никогда нужен внутренний компас. Как писала американская поэтесса Эмили Дикинсон: «Моряк не видит Севера, но знает, что стрелка укажет». Всем нам нужна эта внутренняя «стрелка», которая ведёт сквозь хаос к самому себе.

Сердцем подготовки, как и прежде, остаётся глубокий и продолжительный собственный анализ. К нему добавляется регулярная супервизия и, самое главное, постоянная внутренняя работа: мы должны снова и снова спрашивать себя: «Откуда это во мне?» и «Чему это служит в моей жизни?» Многие наши привычки и модели поведения рождаются не из осознанности, а из страха или из историй, которые мы сочинили ещё в детстве, чтобы выжить, вписаться, быть принятыми. Мы бы никогда не посадили за руль автомобиля восьмилетнего ребёнка, но ежедневно позволяем этому внутреннему ребёнку с ограниченным мировоззрением управлять нашей жизнью.

Психика всё время говорит с нами. И мы должны быть достаточно внимательными, чтобы её услышать, достаточно смиренными, чтобы прислушаться, и достаточно смелыми, чтобы жить в согласии с её глубинными импульсами во внешнем мире.