Нарцисс в искусстве

Мы уже давно свыклись с тем, что нарцисс — это диагноз. Черты личности, расстройство, токсичный партнер, клиент терапевта с завышенным эго и ранимым внутренним ребёнком. Однако, как ни парадоксально, сам термин «нарциссизм» появился на свет не так уж давно — и вовсе не с античностью, а с психиатрией fin de siècle. Впервые его употребил французский психиатр Поль Нэке (Paul Näcke) в конце XIX века, наблюдая за пациентами, которые испытывали подозрительно трепетные чувства к собственному отражению. А затем Зигмунд Фрейд, в работе «О нарциссизме» (1914), придал термину вес, глубину и целую теорию.

Но задолго до того, как психоаналитики взялись спасать Нарцисса от самого себя, его образ уже будоражил умы — как символ роковой замкнутости, невозможной любви, поэтического самообмана и вечного желания быть увиденным. От Овидия до Караваджо, от Леонардо да Винчи до Пауля Валери — Нарцисс странствовал сквозь века, меняя обличья: то прекрасный юноша, то аллегория тщеславия, то философская притча. Он был метафорой эгоцентризма. Но не только. Ещё — тоски по себе настоящему, до зеркала.

Так что давайте заглянем вглубь того ботанического сада, из которого этот цветок когда-то вышел, и где всё переплелось — поэзия, живопись, психиатрия, одиночество и жажда быть любимым.

Нарцисс и нимфа Эхо не были знакомы

Впервые история о Нарциссе появляется у римского поэта Овидия в «Метаморфозах», написанных в начале I века н. э., приблизительно к 8 году. Считается, что он опирался на устные греческие предания и локальные мифы, но именно Овидий придал этому сюжету завершенную форму — трагическую и символическую.

В его версии прекрасный юноша по имени Нарцисс отвергает любовь всех, кто к нему тянется, включая нимфу Эхо, и в наказание влюбляется в собственное отражение в воде, не узнав в нем самого себя. Он чахнет от безответного чувства и в итоге умирает. На месте его смерти вырастает цветок — нарцисс. Этот образ становится каноническим и будет вдохновлять художников, поэтов, философов и психоаналитиков на протяжении веков.

Любопытно, что сам миф о Нарциссе в том виде, в каком мы его знаем, во многом — литературное изобретение. До Овидия Нарцисс практически не фигурировал в греческом эпосе: лишь редкие намёки в локальных беотийских легендах. Именно Овидий сделал из него трагического героя и, вероятно, сам же придумал связать его с Эхо — ведь до этого они не пересекались ни в одном мифе.

Психологическая глубина эпизода поражает: миф почти полностью сосредоточен на внутреннем кризисе, а не на действиях. Не случайно и то, что история была написана в смутное время: Овидий уже чувствовал надвигающуюся ссылку — и, возможно, проецировал на Нарцисса собственные чувства — одиночество, отверженность, немоту.

Кстати, информации о том, почему Овидия сослали в Томы, практически нет. По одной версии — он позволил себе лишнее в поэме; по другой — стал свидетелем придворного скандала, связанного с внучкой Августа, Юлией Младшей. Кто знает?

Все смотрят не туда: он — на себя, она — на него, никто — на нее

Одним из самых известных изображений Нарцисса считается картина Караваджо. «Нарцисс» был написан примерно в 1597–1599 годах и остаётся одной из немногих работ художника на мифологическую тему — ведь большую часть его творчества занимают библейские сцены и уличный реализм с драками и кровищей.

Авторство долго оставалось под вопросом: картина не подписана и не упоминается у ранних биографов художника. Однако сегодня большинство специалистов признают её подлинной. Композиция предельно минималистична: юноша и его отражение. Никакого пейзажа, никакой Эхо. Вероятно, Караваджо использовал того же натурщика, что и в других ранних работах — возможно, это был его ученик или юный знакомый.

Сегодня полотно хранится в Галерее Барберини в Риме и до сих пор вызывает вопросы: то ли оно о любви к себе, то ли о невозможности увидеть кого-либо ещё. Ирония в том, что перед нами вроде бы картина о красоте, а хочется сказать: юноша, отойдите от воды — там пусто.

Ещё одна известная работа на ту же тему — «Эхо и Нарцисс» (1903) Джона Уильяма Уотерхауса. Это одна из последних крупных работ художника и, пожалуй, самое тиражируемое изображение юноши. В ней, как и в жизни, все смотрят не туда: он — на себя, она — на него, никто — на неё. Уотерхаус делает Эхо главным трагическим персонажем — почти викторианским символом женской незаметности. Композиция построена как театр немоты: мы видим обоих, они — никого. Картина быстро попала в музей, минуя частные коллекции. Возможно, потому, что покупатели тоже смотрели на что-то другое.

Почти сорок лет спустя совершенно иную, куда более тревожную версию мифа предложит Сальвадор Дали.

Между Дали и Фрейдом

Картина Сальвадора Дали «Метаморфоза Нарцисса» была написана в 1937 году в Лондоне и стала первой работой художника, выполненной маслом за пределами Испании. Это одно из ранних произведений, в котором Дали применяет свою концепцию «параноико-критического метода» — способа соединения образов и ассоциаций, направленного на разрушение рационального восприятия.

Композиция построена как зеркальное удвоение: слева — фигура юноши, склонившегося над водой, справа — каменная рука, держащая яйцо, из которого прорастает цветок нарцисса.

Картина была впервые представлена в лондонской Lefevre Gallery в апреле 1938 года — одновременно с публикацией сопровождающего поэтического текста Дали на французском и английском языках. В этом тексте Дали описывает, как Нарцисс, поглощенный собственным отражением, теряет связь с телом и реальностью. Его образ постепенно превращается в каменную руку с яйцом — символом смерти прежнего «я» и рождения нового: холодного, неподвижного, бесчувственного.
В том же году, по приглашению Стефана Цвейга, Дали встречается с Зигмундом Фрейдом в Лондоне и показывает ему эту работу. По воспоминаниям художника, Фрейд назвал картину «поистине классической», но сама встреча оказалась сдержанной и напряженной. Сегодня «Метаморфоза Нарцисса» хранится в коллекции лондонской галереи Тейт.

Нарцисс смеется, думает и уходит в монахи

В литературе XX века Нарцисс больше не тонет в зеркальной воде. Он выходит из мифа — в текст. Здесь он размышляет, наблюдает, спорит с собой, пишет стихи, а в конце, возможно, уходит в монахи. Его образ постепенно теряет трагедийную прозрачность античности и приобретает плоть — эстетическую, философскую, психоаналитическую.

У молодого Андре Жида Нарцисс вовсе не страдалец, а гедонист, наслаждающийся собой буквально «на вкус». В рассказе «Новые пищевкусовые впечатления Нарцисса» (1891) он пробует собственную красоту, как изысканное блюдо, с легкой ироничной претенциозностью fin de siècle. Это была одна из первых публикаций Жида, написанная в 22 года — тонкая пародия на декадентскую манеру конца века. Современники восприняли её как изящную шутку, остроумную, но не всерьёз. А спустя столетие в этом тексте слышится ранний манифест эстетического нарциссизма и самоанализа.

Через три десятилетия Поль Валери создает, пожалуй, самую трудночитаемую интерпретацию мифа. В поэме «Нарцисс говорит» (1926) герой ничего не делает, никого не любит, ни к чему не стремится, он просто говорит. Поэма лишена сюжета, её ткань соткана из слов, зеркал, взглядов, рефлексий. Нарцисс здесь превращается в сознание, оторванное от тела, в чистую речь, вращающуюся в вакууме. Поэты и философы восхищались этой работой. Широкая публика — вежливо промолчала.
И вот в 1930 году появляется ещё один Нарцисс в романе Германа Гессе «Нарцисс и Гольдмунд». На этот раз он — монах, рациональный, собранный, отрешенный.

Противоположность своему другу и антиподу — Гольдмунду, живущему страстью, телом, интуицией. Сам Гессе признавался: он разделил между ними собственную душу — разум одному, чувство другому. Этот роман обретёт особенную популярность в 1960–70-х, в среде тех, кто искал путь между дисциплиной и свободой, между аскезой и искусством, между мышлением и переживанием.

Так Нарцисс, некогда молчаливый пленник зеркала, становится героем сложного внутреннего диалога. Его уже не нужно спасать, ведь он заговорил. И слышит себя. Иногда — слишком хорошо.

Нарцисс в музыке: от импрессионизма до цифрового зеркала

Нарцисс пробрался и в музыку. Композиторы, как и поэты, искали в нём не героя, а форму — движение, остановку, эхо. От прозрачных партитур Дебюсси до психоделического балета Бежара и электро-фанка Рошин Мёрфи, в каждом случае это не история любви к себе, а попытка выйти за пределы собственного образа. Или не выйти.

В 1885 году двадцатитрёхлетний Клод Дебюсси сочиняет Narcisse — одну из своих первых симфонических пьес. Музыка почти невесомая: никакой драмы, только тихое звучание неподвижности, легчайшее отражение в партитуре. Пьеса долго считалась утраченной и была обнаружена лишь в середине XX века. Она не предназначалась для концертного исполнения, это, по словам самого Дебюсси, «музыкальная миниатюра о неподвижном взгляде». О Нарциссе, “который уже не герой, а тень на поверхности”.

Почти столетие спустя, в 1971 году, Морис Бежар ставит балет Narcisse как соло для одного танцовщика. На сцене нет никого, кроме него — ни Эхо, ни хора, ни мифологических теней. Только тело, жест, тишина. Постановка существует в традиции «танца-отражения», где движения не рассказывают, а отзываются, словно в зеркале. Бежар не пересказывает миф, а изучает механику самовосприятия: как поза становится образом, а образ — пределом. Он называл этот балет «чистым танцем о невозможности быть вне себя». Сам Нарцисс здесь — не влюблённый, а застывший в собственной проекции.

И вот — 2019 год. Нарцисс возвращается, но уже в инстаграмном оформлении. Певица Рошин Мерфи выпускает трек Narcissus — электро-фанк с клубным ритмом и клипом, где зеркал больше, чем людей. Трек написан в соавторстве с продюсером Ричардом Барраттом и задумывался как постмодернистский гимн культуре самопрезентации. За танцевальным битом скрывается история персонажа, существующего лишь в глазах других. «Ты становишься собой, — иронизирует Мёрфи, — только тогда, когда тебя кто-то лайкнул». Тут Нарцисс уже не трагический герой, не монах и не поэт. Он — фильтр, глянец, алгоритм.

Парадокс нарцисса

Нарцисс за две тысячи лет так и не ушел со сцены, а лишь сменил костюмы. Античный юноша из «Метаморфоз» превратился в художника, бесконечно пишущего собственный портрет, в композитора, останавливающего оркестр ради идеального звучания и даже в поп-диву, измеряющую своё существование счетчиком лайков.
Психиатры называют это нарциссическими механизмами, а история искусства демонстрирует: та же энергия, что толкает к самозамыканию, способна создавать картины, балеты, романы и музыку, без которых невозможно представить современную культуру.

И в этом парадокс нарцисса. Спасаясь от собственной уязвимости, он снова и снова дарит миру новую красоту. Возможно, именно в этом и кроется главный урок мифа: отражение может погубить, но может и вдохновить, если смотреть на него не только влюбленными, но и любопытными глазами.